Страусов не пугать - пол бетонный!

Продолжаю окончательно падать, читая детскую сентиментальную литературу.

Повесть из институтской жизни, про седьмой (он же самый младший; хотя где-то упоминался и приготовительный) класс. Начинается все с момента поступления героини в институт (меня всегда удивлял этот мотив, новичка в "сложившемся коллективе"; если героиня поступает в какой-то из более старших классов - это понятно, но тут-то класс самый младший, по идее, новички там почти все - не считая тех, кто пришел из приготовительного класса или остался на второй год; и это очень часто встречающийся зачин - что вот тут, что у Чарской, скажем... впрочем, если верить воспоминаниям, "фиксированного" начала учебного года не было, новички могли приходить чуть ли не весь год, а как они будут нагонять программу - то их проблемы) и заканчивается отъездом ее же на летние каникулы.

За учебный год в классе успело произойти множество событий, как веселых, так и скорее грустных.

Порок, как всегда, наказан - но порок ли он, по сути? Интересно в этом плане описание Струковой - то, вроде, нормальный человек, ну, строгий, но справедливый, то вдруг она начинает придираться исключительно "из личных соображений". Опять же, Исаева - да, делала гадости, но ведь и ее все ненавидели, и трудно уже сказать, что было сначала. А требовать от ребенка христианского прощения и любви к ненавидящим - можно (особенно учитывая каноны этой литературы), но сложно.

Что еще из любопытного? Такое чувство, что либо это первая часть чего-то большего, либо сильно урезанный вариант. Скажем, не получает практически никакого развития тема "дружбы по расчету", и туманные намеки на "опасность" Жени так и повисают в воздухе.

Кстати о дружбе - при описании ритуала "вечной дружбы" мне вдруг вспомнилась клятва из "Старшей сестры". Интересно, не имела ли Л.Воронкова в виду что-нибудь типа, мол, в советской школе временами наблюдаются глупые и недостойные клятвы, тайные общества и т.д., словно заимствованные из низкопробных дореволюционных произведений об учебных заведениях?..

Об обожании речь тоже заходит, хотя и не как о явлении массовом. Автор, похоже, не высказывает своего мнения, предлагая читателям самостоятельно решить, достойное и интересное это занятие, или как. Или просто относится к этому как, скажем, к снегу зимой - так всегда бывает, что о нем говорить?

Кстати вот еще забавно: автор с сочувствием говорит о том, как новеньких коротко стригут (явно полагая, что можно бы и не), а вот о том, как перед торжественным концертом институтки-музыкантши пытаются отогреть руки в горячей воде - потому что в помещении холод собачий, а они даже без пелеринок и "рукавчиков", говорит спокойно, мол, ну да, вот, так бывает, такой факт.

Еще удивительное: упоминается перевод воспитанниц, сочтенных "малоспособными к умственному труду", в институты "с ремесленным уклоном". Я и не знала, что такие были. И что вообще можно _перевести_ в другой институт (в качестве наказания), а не просто исключить.

Еще забавное - тема "котлетного бунта". Похоже, в институтах и на самом деле кормили не очень, поскольку аналогичный мотив есть и у Чарской, и где-то еще...

Кстати о Чарской - пожалуй, линия "разоблачения суеверий" есть и здесь.

Кстати о ней же - еще мотив "осознания зла". Почему-то нехорошесть поступка осознают, только когда он становится "неисправимым" (эконом покинул институт, объект шутки оказывается при смерти и т.д.).

А вот любопытно: была ли когда-нибудь главная героиня подобного произведения _не_ глубоко религиозной?.. И, кстати, описывался ли когда-то в подобной литературе священник _не_ подобным образом: "Она с интересом разглядывала его доброе старческое лицо, обрамленное густыми, уже поседевшими волосами..."?

Удивительное: две институтки чуть ли не дерутся из-за пенки на молоке.

И о языке. Почему-то очень странно обнаруживать в явно авторской речи "синявок", "классюх" и т.д., то есть явно жаргон институток. И грузинская княжна Акварелидзе тоже вызывает смутные подозрения (хотя, оказывается, есть фамилия Сакварелидзе, может, ее автор в виду и имел?).

Ну а всякие "любопытные глазки" и т.д. - они неизбежны. Хотя, впрочем, на фоне речи персонажей они даже не очень заметны.

Современные "дети подземелья". Разве что герои постарше. И Тыбурция нет...

Но вот что мне подумалось... В дореволюционной литературе тема "жалости к современникам" - или к более-менее современникам (т.е. показывался какой-нибудь нищий, голодный, оборванный ребенок и его страдания) была достаточно развита (у той же Чарской, у Диккенса, у Короленко, опять же)... Эта тема вела к разному - от воспитания "христианских чувств" до "нагнетания революционной обстановки", занимала в произведениях различное место - но она была. И, кроме того, страдали _современники_.

В советской литературе... страдали дети "дореволюционные" (та же "Динка" Осеевой, "Дорога уходит в даль" Бруштейн и т.д.) - но подтекстом было: "а потом пришла Советская власть и все стало хорошо!". Беспризорники времен Гражданской войны? Возможно, но мой склероз решительно отказывается привести пример. Дети времен Второй мировой войны - особенно на оккупированных терирториях - да, несомненно (и опять тот же подтекст: "А потом пришла Красная армия и все стало снова хорошо"; а иногда это было даже не подтеустом, а вполне себе явным и открытым текстом). Ой, чуть не забыла: дети капстран! Конечно же. (А вот примеров я сейчас и не приведу... рассказы Кальмы?... нет, не помню).

Все это было очень хорошо и так же воспитывало умение сочувствовать и все такое, но это же было "про тогда". Т.е., возможно, складывалось впечатление, что _теперь_ (1950-1980-е годы) уже все хорошо, дети, оставшиеся без попечения родителей, попадают в хорошие детдома или интернаты, никто не брошен (см. Лиханова, к примеру, или Воронкову... Там это достаточно вскользь, но все же есть)... Конечно, сирот тоже надо жалеть - но это не так явно... ну вот голодный, оборванный, замерзший ребенок - ясно, что ему плохо. А детодомовец? Сыт, одет, обут, учится... вот разве что о родителях грустит иногда (я имею в виду то, как это подавалось в литературе) - зачем же его жалеть? Он ведь почти такой же, как читатель! (Речь идет о детской и/или подростковой литературе). И подтекст гласил: "А сейчас все хорошо!".

Потом, во времена перестройки и позже, появилась масса литературы о беспризорниках, ужасах детдомов и т.д. См., в общем, дореволюционную литературу. Вот разве что страданий малолетних циркачей и актеров нет. Или это просто мне не попадалось?...

Это я все к чему? А к предположению: не получалось ли так, что читатели советской детской литературы были... менее внимательны к проблемам окружающих - мол, ведь все же хорошо! А голодающие дети и беспризорники - те только за рубежом или в далеком прошлом...