Страусов не пугать - пол бетонный!

Продолжение трилогии "Деревянные четки". Про монастырский приют и т.д.

Если сравнивать с трилогией, то первое, что бросается в глаза, - это большее количество забавных моментов. И, несмотря на это, - куда бОльшая беспросветность. Если в первой книге (точнее говоря, в третьей части трилогии, в собственно "Деревянных четках", где речь уже идет о том же приюте) еще упоминается, хоть и изредка, дом, возможность туда вернуться и т.д. - то тут уже этого нет. Те девочки, которым удается вырваться из приюта, - потом туда возвращаются, либо потому что "на воле" выжить им практически невозможно, либо потому, что в монастыре (приют при монастыре) есть возможность хоть что-то заработать, либо потому, что - используем лексику предисловия - их души настолько изуродованы католической церковью, что они уже не могут жить без молитв и т.д., "нормальной детской" жизнью...

Единственным выходом видится "безразличие":

"- Скажи мне, Рузя, почему ни одна из нас не повесится или не бросится в реку?
Рузя глубоко задумалась.
- А разве ты имеешь со всем этим что-нибудь общее?
- С чем?
Рузя показала на приют.
- Ну, со всем тем, что здесь есть?
Ошеломленная, я посмотрела на Рузю. Да, это верно.
Никогда за все время своего пребывания в приюте я и в самом деле не считала, что существует какая-нибудь связь между мною и всем этим: тасканием помоев, идиотскими беретами, писанием евхаристичных сочинений и натиранием линолеума в часовне.
- А, вот видишь! И так - с каждой. Каждая считает, что принадлежит к чему-то лучшему, что еще может войти в ее жизнь."

Благотворительность? Но в лучшем случае она выражается в подаянии, в худшем же... с ее помощью хотят решить какие-то другие проблемы: "Слишком хорошо понимаем мы, от чего исходит эта милая благотворительность вдовы. Лишить нашу мастерскую наиболее деловых и трудоспособных девчат, перетянуть их к себе - то есть одним выстрелом убить двух зайцев: проявить свое милосердие и обеспечить себе более высокие доходы - вот чего хотелось бы ей."

И сироты, хоть и ненавидят приют, фактически "прикованы" к нему: "Но, кроме того, там, у нее ["а воле", у независимой работодательницы], все было бы слишком зыбко. Все трещит и шатается, как подожженная хата. Есть уже среди нас такие, которые сбежали и вернулись. Владка потеряла работу, потому что потерял, в свою очередь, место ее работодатель. Муж Рузи оказался безработным. И сама Рузя тоже безработная, поскольку кончился летний сезон в пансионатах и потребность в посудомойках отпала. Янка побирается по поездам. Геля никогда не станет тем, кем хотела стать. Даже в отношении Зули мир оказался жесток. Здесь, в монастыре, нам скверно, однако мы уже сумели привыкнуть к нему. Здесь у каждой из нас есть свой матрац, свое место за столом, свое право на миску. Когда в подвалах есть картофель, капуста и достаточно дров для отопления, то мы еще не в худшем положении по сравнению с другими.
[...]
Пока мы все вместе, мы сильны. В мире же, который выслал к нам своих представителей, каждая из нас в отдельности будет бессильна, она будет отдана на произвол изменчивой и жестокой судьбы и познает ее так, как познали ее во всей жестокости Янка и Геля."

Правда, с другой стороны, там есть и новорожденный, которого девочкам удалось-таки отстоять (его с матерью, точнее, мать вместе с ним - хотели выгнать из монастыря как опозорившую его, монастырь то есть) и которого мать твердо решила не отдавать в приют, есть мечты о чем-то лучшем, есть, в конце концов, понимание, что вместе девочки сильны.

Но мечты, во-первых, достаточно жалки, а во-вторых, мы уже видели, к чему приводят попытки воплотить их в жизнь.

А сила в единстве - она и приводит к тому, что с таким подходом девочки вынуждены оставаться в монастыре, ибо "на воле" они окажутся уже не вместе.

Оптимизм придает только выход за рамки - за рамки произведения.

"Всем ходом своего повествования, всей системой созданных ею литературных образов Роллечек внушает нам мысль о том, что описанное ею - не исключение, а явление типичное, существовавшее в Польше до победы строя народной демократии и существующее поныне в странах капитализма, где религия по-прежнему служит орудием эксплуатации, закабаления и обмана трудящихся масс.
Книги Наталии Роллечек воспитывают ненависть к самым жестоким врагам трудящихся - капитализму и религиозному мракобесию. Они помогают с еще большей силой ощутить всю радость счастливого детства советских ребят, окруженных заботой Родины. Они служат делу прогресса и борьбы с реакцией, делу коммунистического воспитания подрастающего поколения стран лагеря мира, демократии и социализма." (В.Сашонко).

"До победы строя народной демократии" было так. Но теперь-то все иначе. И, как мы узнаем из предисловия, книга - автобиографическая, значит, Наталия дожила до этого самого "все иначе"...

А если оставаться в рамках текста - оптимизм... какой-то странный получается.

...выйдет четвертая книга про "Sharing Knife" Буджолд (на английском; впрочем, может, ее тоже быстро переведут). Еще в апреле обещают мюзикл по "Dragonlance" (его обещают уже давно, но в этот раз - уже почти точно... Во-первых, лучше он, чем "История арканарской резни". Во-вторых, забавно: к первоисточнику я полностью равнодушна, а вот те отрывки из мюзикла, что удалось послушать, вполне нравятся).

А вот третью часть "Karavans" Роберсон перенесли на этот год, да еще должна быть четвертая... И только потом - три книги про чейсули. Как-то "Караванс" меня решительно не вдохновляют. Увы...

А еще удалось найти книгу, в существовании которой я уже начинала сомневаться - "Избранницы" Роллечек.