Страусов не пугать - пол бетонный!

Оказывается, "Дорога в жизнь" Вигдоровой существует минимум в 2 вариантах, причем вариант 1954/1955 годов полнее, чем вариант 1969 года (когда была издана вся трилогия под одной обложкой).

И что интересно - в этой части тема репрессий и т.д. не поднимается (все-таки разговор про педологов, до которых "дойдут руки", таковой темой считать сложно). В отличие от двух других частей, где осторожненько, мельком, намеками (особенно в "Это мой дом"), но все же говорится.

Любопытно, это как-то связано со временем написания?..

У Ф.Вигдоровой в "Это мой дом" (вторая часть трилогии о Карабановых) есть такой эпизод, когда С.А.Карабанову, директору детдома, явно уже "шьют дело", причем уже политическое, и приходит к нему директор школы, где учились в т.ч. и воспитанники детдома, извиняется, говорит, что, мол, от вас только хорошее видел, но от меня требуют, чтобы я выступил в сами понимаете каком ключе, и я выступлю, потому что требуют же...

Карабанов все это выслушивает и думает, что, мол, вот, участник гражданской войны, все такое, а тут вот испугался...

И как-то в свое время не обращала я особого внимания, когда происходит действие. "После гражданской войны", но "до Второй мировой". А тут обратила - вторая половина 1930-х. И поведение Остапчука стало существенно понятнее. Не одобряемее (хотя и то сказать... подозреваю, что на его месте я бы повела себя так же), но понятнее. Потому что "на кону" вполне может быть не директорство. А как бы не свобода и жизнь. И ладно - самого Остапчука, а если и семьи (правда, не помню, была у него семья или нет).

И вот, наверное, смотрит Остапчук на Крабанова и думает, что не понимать перспектив тот не может. А ведь у Карабанова - жена и дочь, и Если Что - им тоже хорошо не будет. Так как же он умудряется не бояться???

В советской литературе мне припоминаются 2 описания, как проигравшийся ребенок поступает "в рабство" к победителю.

Это "Белеет парус одинокий" Катаева и "Дорога в жизнь" Вигдоровой.

Но если в первом случае история описывается как "жестокая, но справедливая", то во втором случае - с явным отвращением. Во всяком случае, Гаврик и Репин воспринимаются совершенно по-разному.

Интересно, почему? Потому ли, что они свою власть употребляют на разное (доставка патронов повстанцам - как бы к этому сейчас ни относиться, на момент написания книги это считалось героизмом versus попытка отстоять прежние порядки)?.. Или потому, что Гаврик действует в условиях царской России, где почти все и так "кривое", а Репин - уже в советское время?..

Сборник статей.

Когда-то я очень любила подобные публицистические статьи. А фельетоны - еще больше. Почему? Потому что, во-первых, там все было ясно: кто хороший, кто плохой. А во-вторых, практически всегда удавалось почувствовать себя "на правой стороне": ну ведь я не стиляга, не спекулянтка, читаю правильные книжки, не занимаюсь ни приписками, ни доносами... (Другой вопрос, что моих заслуг в этом было как-то не очень много).

Потом я то ли поумнела, то ли начиталась "перестроечной публицистики" - и советские фельетоны резко разлюбила... Точнее говоря, не столько _разлюбила_, сколько стала воспринимать их совсем по-иному. Не как "что такое хорошо и что такое плохо", а как "памятник эпохи".

А вот публицистику?.. Не знаю. С одной стороны, конечно, поднимаемые ею проблемы куда как более "вечны", с другой стороны - воспринимается она скорее уже как памятник эпохи. А современная публицистика? Та, что именно на морально-этические, а не на политические темы?.. Да вот, кажется, я ее и не читаю...

Вот интересно, как различается образ эпохи, создающийся (детскими) книжками, написанными "тогда про тогда" (в смысле что рассказывающими про жизнь где-то в 1930-1940-е годы в СССР и написанными... скажем так - до 1980-х годов) и книжкми, написанными про ту же эпоху "сейчас" (в 1990-е годы и далее). То, что составляет существенную часть сегодняшнего представления про те времена (у меня, по крайней мере: культ личности - репрессии - и т.д.) - в старых книжках либо не упоминается совсем (вот, скажем, один из персонажей "Трех девочек" - юрист; но нет там ни рассуждений про "социалистическую законность" и "царицу доказательств", ни вообще каких-либо упоминаний репрессий; да и Сталин - не уверена, что упоминается), либо упоминается очень вскользь, так, что не зная - не догадаешься (или не обратишь внимания - "Это мой дом", "Улица младшего сына"). Вот "позитивные" моменты (спасение челюскинцев и т.д.) - бывает, упоминаются. Но опять же - фоном, просто как одна из примет времени...

А вот в "современных" книжках (хотя, кажется, я только Крапивина и читала) - непременно будет _подчеркнуто_, что кто-то, скажем, пострадал от репрессий и т.д.

Интересно, какие книги где-нибудь так через полвека напишут про "наше время"?...

Вот как-то мы говорили о Гладкове, о его "Цементе" и том моменте, когда главная героиня "сдает" дочь в детдом и идет строить Светлое Будущее...

А недавно мне у Вигдоровой (в "Семейном счастье") попалась аналогичная проблема, но решенная "в другом ключе".

Гладкова в электронном виде я так и не нашла, а из Вигдоровой цитата вот. Действие происходит в Средней Азии во время Великой отечественной войны, главная героиня - эвакуированная.

""Moe мecтo тaм, - пoвтopялa пpo ceбя и Caшa. - Я нe Юcyпoв, мeня лeгкo зaмeнить, мeня oтпycтят. Aня... Кaк жe мнe быть? Aня... Ho вeдь вce paвнo oнa цeлыми днями oднa. Я вижy ee paнo yтpoм cпящyю. И вeчepoм. Цeлый дeнь oднa! Гoлoднaя, xoлoднaя. Eй в дeтcкoм дoмe бyдeт гopaздo лyчшe, чeм co мнoи. Cытнeй, тeплeй. Ho кaк жe oтдaть ee чyжим? Дpyжкa - и тoгo нe былo cил oтдaть. Ho вeдь нe Жope Eвлaмпиeвy я Aню oтдaм? Я oтдaм ee в дeтcкий дoм, к дeтям".
В одном детском доме, на Паркентской, заведующая сказала ей отрывисто:
 - Не выдумывайте. Слышать не хочу!
 "Почему?" - хотела спросить Саша, встретилась с ней глазами и не спросила. Глаза у женщины были злые, горячие, губы бледные.
 - Выбрось это из головы, слышишь? - сказала она, вдруг переходя на "ты". - У меня вот тоже... такая... Сразу после десятого класса. В первом же бою убили, понимаешь? В первом же бою...
 А в другом... в другом доме ее спокойно слушала высокая исхудалая старуха. Коричневое платье ее было ушито крупными стежками и все равно болталось, как на вешалке. Прежде она, должно быть, была толстая, большая, - об этом говорили крупные руки и крупные морщины на руках. Сейчас она высохла, щеки у нее втянулись, и сухая кожа на руках просвечивала.
 - Ну что ж... Если все оформите... Если РОНО не будет возражать... Если принесете справку из военкомата...
 Они сидели в кабинете заведующей - маленькой, чистой и чинной комнатке. За соседним облупленным столиком что-то быстро писала девочка-подросток... Услышав про военкомат, она подняла глаза и посмотрела на Сашу.
 - Постойте! - услышала Саша, выйдя в коридор. - Это вы очень правильно решили... на фронт! - сказала девочка, догнав ее. - Это очень хорошо! А за дочку не беспокойтесь, она будет моя. У всех больших воспитанников есть свой маленький. Я возьму вашу дочку. Я буду так заботиться, ну, вы даже не представляете. Приведите ее к нам, вы сами увидите... Я буду писать вам на фронт через день! Нет, каждый день, вот увидите! Вы откуда - из Москвы? А я из Ленинграда. Я жила на Загородном проспекте. Вы приведете свою дочку? Меня зовут Кира, у нас в доме только одна Кира, Галь у нас четыре, Оль - шесть, а Кира одна.
-  Спасибо! - сказала Саша. - Большое тебе спасибо! И на другой день пришла с Аней.
 Кира бережно взяла Аню за руку и осторожно, даже как-то торжественно ступая, повела к детям. Аня обернулась, Саша помахала ей, и дверь за девочками закрылась.
 Вечером, придя за Аней, Саша сразу попала в какую-то веселую суету: ребята играли в жмурки, Аня бегала вместе со всеми и громко кричала:
 - А ну поймай, поймай!
 Ей весело, - подумала Саша. - Ну, слава Богу!
И вдруг Аня ее увидела. Она не сказала: "Мама!" Она не кинулась к ней. Она крикнула:
 - Где мое пальто?! Где мое пальто? - лихорадочно повторяла она. - Мама, скорее! - Дрожащими руками, ни на кого не глядя, она застегивала пуговицы своего короткого пальтишка.
 - Анюта, да что с тобой, скажи ребятам "до свиданья"!
 - До свиданья! - сказала Анюта, не поднимая глаз. Дети молча столпились вокруг. Кира наклонилась к Ане и поцеловала ее.
 - Ты придешь к нам еще? - спросила она. Аня потянула мать к дверям.
 - Тебе не понравилось у детей? - спросила Саша на улице.
 - Понравилось. Нам давали суп рисовый, кашу рисовую и кисель. Сладкий.
 - А Кира тебе понравилась?
 - Понравилась. Она пела мне песни, и читала книжки, и дала мне ягоду - вот! - Аня разжала кулак: на ладони лежал сморщенный липкий урюк.
 - Весело тебе было?
 - С тобой веселее. - Аня крепко сжала Сашину руку.
 - Хочешь, завтра опять придем сюда?
 - Я хочу с тобой.
 - Но ведь с детьми веселее, правда?
 - Мне с тобой веселее.
 - Но ведь меня целый день нету дома!
 - А вечером ты приходишь.
 - А кисель? - тихо спросила Саша. Аня ничего не ответила.
 ...Ночью Аня проснулась с плачем.
 - Что с тобой? Ты испугалась? - спрашивала Саша, утирая мокрые Анины щеки. - Ну расскажи, что тебе снилось?
 - Мне снилось... что ты меня отдала... Я не хочу... Я не хочу киселя.
 Никуда я ее не отдам, - с отчаянием подумала Саша, - не смогу... Эх, я..."

И подумалось мне: можно ли считать эти два произведения ("Цемент" написан в 1925, "Семейное счастье" - в 1962), точнее говоря, эти два момента, еще точнее - различия их, - отражением изменения общественных установок (которые, вроде бы, были различны - что в начале двадцатых и в начале сороковых, что в середине двадцатых и в начале шестидесятых)... Если можно, то какие именно установки там отражены - "времени действия" или "времени написания"?

Или это просто "два частных случая", ничего не доказывающие, друг с другом никак не связанные?...
 

Вот зашла у нас в предыдущем посте речь о Зое Космодемьянской. Думаю: а когда, собственно говоря, "Повесть о Зое и Шуре" была опубликована?... Алиб предложил книгу 1961 года издания. Гугл послал на Озон, где когда-то продавалась книжка 1951 года. Потом выплыло где-то, что первая публикация - 1950 год.
Но не это сейчас интересно. А то, что попалась мне забавная статья. Она забавна даже не столько сама по себе, сколько как "характерный образец" журналистики постперестроечных времен. И даже не журналистики - скорее, вИдения героев.
Как в советские времена описывали героев - мы все, наверное, хорошо знаем. "Учились брат с сестрой на отлично, состояли в пионерской, а потом комсомольской организациях, и свои подвиги совершили потому, что иначе поступить не могли. Написанная после войны матерью героев «Повесть о Зое и Шуре» только подтверждала созданный пропагандой иконный облик." ("Правда о Зое и Шуре"; http://www.novdelo.ru/smi_article.php?id=2277); "И я тoгдa пoдyмaлa: вoт дeвoчкe eдвa двeнaдцaть лeт, a oнa yмeeт yбeдить взpocлoгo в тoм, чтo cчитaeт вaжным, нyжным, cпpaвeдливым, yмeeт oтcтoять cвoe мнeниe нe yпpямcтвoм, a глyбoкoй вepoй в cвoю пpaвoтy [...] Boт Зoя былa пpинципиaльным чeлoвeкoм, oнa ничeгo нe бoялacь и вceгдa пocтyпaлa тaк, кaк cчитaлa пpaвильным и cпpaвeдливым. И peбятa пoнимaли этo. Oни yвaжaли Зoю, пoтoмy чтo видeли: oнa тpeбoвaтeльнa нe тoлькo пo oтнoшeнию к дpyгим, нo пpeждe вceгo к ceбe caмoй. И в мaлoм и в бoльшoм.." (это уже Вигдорова, "Мой класс").
А что же сейчас выдвигается на первое место в "детстве героев"?... Добро бы только "не рабоче-крестьянское" (конкретно говоря - из семьи священника) происхождение.
Но подчеркивается и то, что "Петр Иванович Космодемьянский [дед Зои и Шуры], по-видимому, был личностью неординарной. В селе Осиновые Гаи он ныне почитается святым. В 2000 году, в канун прославления новомучеников российских, готовились сведения и для его церковной канонизации" (http://www.istrodina.com/rodina_articul.php3?id=1118&n=1) - и в вышеупомянутой статье "Правда о Зое и Шуре" пишется, что "в настоящее время в Тамбовской епархии рассматривается вопрос о его канонизации." Рассказывается о его бессребреничестве, доброжелательности и всем таком.
А что же внуки? Собственно Зоя и Шура?... "Еще в восьмидесятые среди старожилов существовала легенда о том, что перед смертью Петр Иванович говорил о каких-то двух ангелах, что придут, но и уйдут, так и не сумев заблудших людей образумить. [...] Но, пожалуй, самой искренней и доброй является память земляков Зои и Шуры из Осиного Гая.
Хотя здесь им и установили памятник только к 50-летию Победы, об ангелах, что придут и уйдут, так и не сделав людей счастливее, помнили всегда.
В 1946-м, когда это стало возможно, в Осиных Гаях снова открыли церковь. Как ни странно, она почти не пострадала - все, вплоть до серебряных подсвечников, было возвращено сельчанами в храм.
На могиле отца Петра поставили крест со склоненными у его подножия двумя ангелами. И сельчане не сомневаются, что, умирая, священник предвидел мученическую смерть своих собственных внуков."
То есть их, фактически, приравнивают к святым.
Что ж, наверное, это и лучше "развенчания коммунистических идолов"...

Читаю я все еще фельетоны С.Нариньяни ("Рядом с нами" - М.: Правда, 1958). И нахожу там фельетон "Попрыгунья". Он - под катом.
( Попрыгунья )
И вспоминается мне эпизод из книги Ф.Вигдоровой "Это мой дом" (1957)
Он тоже под катом - ибо довольно длинный.
( Вигдорова )
Нариманов... Нариньяни... Похоже ведь!
И вот вопрос: имела ли Ф.Вигдорова в виду именно этот фельетон? Или оба отрывка восходят к какому-то третьему событию?